КРОЛИЧЬЯ КОЛОНИЯ, КРОЛИЧИЙ САДОК

КРОЛИЧЬЯ КОЛОНИЯ, КРОЛИЧИЙ САДОК

Под кроличьей колонией понимают маленький лесок с порослью, расположенный посреди равнины или на горном склоне, где скрываются кролики, имеющие там постоянное место жительства, а также куропатки в поисках временного убежища.

Кролики из такой колонии обычно самого лучшего качества, особенно если колония обращена к востоку или к югу, потому что кролик, большой любитель тепла и солнца, не очень любит норы, обращенные к северу. Если такая территория принадлежит любителю охоты, он должен посадить там дикие сливы, землянику, ежевику, дрок, смородину, розмарин и особенно можжевельник, поскольку перепелки и дрозды очень любят лакомиться плодами этих кустарников. Для кроликов не надо заботиться ни о воде, ни о жилье: кролик сам строит себе дом и питает отвращение к воде. В садок поселяют дюжину беременных крольчих. В конце первого года появится пятьсот кроликов, а через два года их станет четыре или пять тысяч.

Я всегда вспоминаю образцовую кроличью колонию, где начинал охотиться с одним из лучших людей и самых оригинальных охотников, каких я когда-либо встречал.

Его звали аббат Фортье. Он был деревенским священником и школьным учителем в деревушке Бетизи, возле Компьени. Я звал его дядюшкой, сам не знаю, почему. Часто в воскресенье, а еще чаще в субботу он говорил мне:

— Вставай завтра пораньше, пойдем завтракать к господину де Камбронну.

Я знал, что это означает, и в семь часов утра готов был идти вместе с аббатом Фортье. В восемь утра мы уже были в церкви.

Аббат Фортье натягивал сутану, ставил свое ружье в ризницу, запирал там же пса по кличке Фино и отправлялся служить мессу перед достопочтенными хозяевами замка де ля Круа.

Я имел честь прислуживать ему на этой мессе.

Церковь стояла на склоне холма, где располагалась кроличья колония, которую мы могли называть нашим шкафом для провизии, поскольку аббат Фортье всегда выходил оттуда только с полной охотничьей сумкой.

Однажды утром, когда аббат служил свою мессу, он вдруг остановился, прислушиваясь к яростному лаю, доносившемуся со стороны кроличьей колонии.

— Не голос ли Фино я там слышу? — спросил он у меня.

— Именно так, дядюшка.

— Вот так история! Как же он сумел удрать из ризницы?

— Наверное, кто-то вошел туда и оставил дверь открытой.

— Идиоты, — произнес аббат, — ведь он же охотится на кролика.

— Да, дядюшка.

— Так вот, единственное, что я могу ему посоветовать, — это немедленно замолчать, иначе он… пропал.

Дядюшка употребил более сильное выражение, которое ему, несомненно, пришлось простить, учитывая его близость с Всевышним.

Но надо было слышать аббата Фортье в дни открытия охоты! Уже накануне, на малой службе, он обращался к своим прихожанам с маленькой речью:

«Мои добрые друзья, вам известно, что единственным моим развлечением в жизни среди вас, дураков, — охота. Но если завтра я проведу две службы в обычное время, то есть первую — в восемь утра, а вторую — в десять, и пойду на охоту в полдвенадцатого или в двенадцать, то я найду окрестности уже опустошенными, поскольку все вы браконьеры и негодяи. Поэтому я проведу первую службу в шесть утра и приглашаю всех вас на ней присутствовать; я запомню тех, кто не придет, и они будут иметь дело со мной. До завтра, в шесть утра!».

В полшестого аббат звонил в колокол к службе, и к шести утра, когда собирались прихожане, служба была в самом разгаре; в шесть пятнадцать малая служба заканчивалась.

Прихожане делали движение, чтобы уйти. «Эй, эй, — произносил аббат Фортье, — я вижу, что вы пришли, вернее, что вы уже уходите; но поскольку я к вам хорошо отношусь, не стоит заставлять вас возвращаться еще и в десять часов, я вам сейчас же отслужу и торжественную мессу».

И завершал ее за три четверти часа.

После этого все опять собирались уходить.

«Ну, вот что! — вновь говорил аббат. — Не воображайте, будто я брошу охоту в самый приятный момент, то есть в два часа пополудни, я — не дурак. Так что мы сейчас же покончим и с вечерней службой, как сделали это с малой и большой заутренями. Всего и дела тут на четверть часа, будьте спокойны».

И он действительно тут же читал и вечерние молитвы, так что к половине восьмого, когда наступал самый лучший момент, чтобы отправиться на охоту, у него уже были проведены обе утренние и вечерняя службы.

Бедный аббат! Никогда не видел я такого прекрасного человека и столь же плохого священника. Он умер в возрасте девяноста лет, и все в деревне помнят его последние изречения.

«Дети мои, я покидаю вас, — сказал он. — Дураками Господь дал вас мне, дураками я вас ему и возвращаю. Ему не в чем меня упрекнуть».

Таковы были его последние слова, обращенные к пастве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.