Сон об уходящем поезде, или Заключение, которое вполне можно прочитать вначале

Сон об уходящем поезде, или Заключение, которое вполне можно прочитать вначале

Поздней осенью 1995 года автор этих строк беседовал в тель-авивском «Доме журналиста» с Юрием Левитанским,[54] еще не зная, что счет жизни этого великого русского поэта пошел уже даже не на месяцы, а на недели. Вернее, все знали, что Левитанский тяжело болен, все в один голос уговаривали его остаться в Израиле, чтобы в самые короткие сроки ему была сделана операция на сердце. Ведущие писатели Израиля были готовы задействовать все свои связи, чтобы свести необходимые в таких случаях бюрократические и прочие процедуры к минимуму. Лучшие кардиохирурги страны готовы были вообще наплевать на все формальности и сделать операцию Левитанскому хоть завтра – лишь бы он дал на это свое согласие! Но Юрий Давыдович рвался назад, в Россию, к жене и дочкам, и на все уговоры отвечал, что вот где-то через полгодика обязательно появится в наших краях еще раз и тогда уж точно займется своим здоровьем…

А сидя в тель-авивском «домжуре», Юрий Давыдович увлеченно вспоминал годы своей молодости, учебу в литинституте, очень интересно размышлял о путях развития русской поэзии. И, само собой, мы просто не могли в этом разговоре не затронуть еврейскую тему. Напомнив о том, что в последние десятилетия жизни эта тема стала едва ли не основной в творчестве Бориса Слуцкого, я спросил Левитанского, почему она совершенно не звучит в его творчестве. И что, собственно говоря, он чувствует, оказавшись в Израиле, на земле своих предков? Неужели в нем ни разу за все эти дни не шевельнулось желание остаться здесь навсегда?!

В ответ Левитанский признался, что в первые дни пребывания в Израиле, когда его возили по улочкам Иерусалима, он и в самом деле постоянно прислушивался к самому себе, пытаясь услышать пресловутый «голос крови». Но все было тщетно: «голос крови» в нем упорно молчал, и он так и не почувствовал Израиль своей страной.

– Наверное, у Слуцкого это все было бы иначе, – заметил я в ответ. – И Слуцкий, доживи он до наших дней, сейчас жил бы в Израиле.

– Не думаю, – ответил Левитанский. – Да, еврейская тема и в самом деле очень много значила для Бори, но ведь одновременно он беззаветно любил Россию, русскую культуру и был связан с ней миллионами нитей. В нем это отлично совмещалось. Впрочем, он сам лучше всего сказал об этом совмещении в таких стихах, как «На русскую землю права невелики, но русское небо никто у меня не отнимет…» и «Романы из школьной программы – на ваших страницах гощу…» Нет, покинуть навсегда Россию для Слуцкого было бы немыслимо!

Юрий Давыдович отпил из чашки категорически запрещенный ему врачами крепкий-крепкий кофе, помолчал и вдруг продолжил:

– Впрочем, ничего удивительного в том, что во мне молчит «голос крови», наверное, нет. Мы ведь очень долго жили в стране, в которой нас всех превратили в Маугли – людей без рода и племени, без своих корней. А какой голос крови может звучать в Маугли?! И все же… И все же я бы не стал вот так категорически говорить о том, что в моих стихах никогда не звучала еврейская тема. В конце концов, она должна была как-то прорываться – хотя бы на уровне подсознания…

Признаюсь, в течение нескольких недель после этого разговора я вновь и вновь просматривал зачитанный мной до дыр и давно уже заученный почти наизусть томик стихов Левитанского и никак не мог найти те стихи, в которых у него бы прорвалась еврейская тема – «хотя бы на уровне подсознания». И лишь когда из Москвы пришло горькое известие об его скоропостижной смерти, я вдруг понял (или, по меньшей мере, надеюсь, что понял), о каком именно стихотворении идет речь. Оставалось только удивляться тому, как я мог не понимать этого раньше, – ну, конечно, о «Сне об уходящем поезде»:

Один и тот же сон мне повторяться стал.

Мне снится, будто я от поезда отстал.

Один, в пути зимой, на станцию ушел

А скорый поезд мой пошел, пошел, пошел…

В сущности, все мы вольно или невольно оторвались от своего еврейского «поезда», отстали от него и стали жить так, как будто ничего особенного не произошло, что он не очень нам и нужен. Но рано или поздно что-то подкатывало к горлу, и вот тогда мы начинали вдруг чувствовать какую-то неясную тоску – по шумному еврейскому застолью, по страстной беседе о Торе в никогда не посещаемой нами синагоге, по жарким спорам в никогда не виданных нами иешивах…

Впрочем, точнее, чем сказал Левитанский, об этом чувстве и вправду не скажешь:

Но в том еще беда, и видно, неспроста,

Что не годятся мне другие поезда.

Мне нужен только тот, что мною был обжит.

Там мой настольный свет от скорости дрожит.

Там любят лечь – так лечь, а рубят – так сплеча.

Там речь гудит, как печь, красна и горяча.

Мне нужен только он, азарт его и пыл,

Я помню тот вагон. Я номер не забыл.

Он снегом занесен, он в угле и в дыму.

И я приговорен пожизненно к нему…

Я писал эту книгу в надежде, что она поможет прочитавшим ее евреям «догнать свой поезд», вернуться к самим себе из тех джунглей, в которые нас совсем не по нашей вине и не по нашей воле забросила судьба.

И время от времени, вспоминая тот давний свой разговор с великим поэтом, я вновь не могу не удивиться точности его метафоры – мы действительно выросли и жили в стране, в которой нас всех – евреев, русских, украинцев, армян, азербайджанцев и т. д. – пытались превратить в Маугли, делали все, чтобы мы отдалились от своих национальных корней и своей национальной культуры, превратившись в некую безликую «новую историческую общность» под названием «советский народ».

Трудно сказать, какой бы трагедией все обернулось, если бы эту идею удалось претворить в жизнь: ведь язык, история и культура любого народа поистине бесценны и занимают отведенное им и только им место в той гигантской цветной мозаике, которая называется человеческой цивилизацией. Уберите из этой мозаики один-два камешка или превратите их из цветных в серые – и изменится вся картина!

И потому я глубоко убежден в необходимости того, чтобы мы все наконец вышли из «джунглей» и вернулись каждый в свою семью. И давайте будем дружить семьями – именно семьями, а не стаями, уважая свои собственные традиции и отдавая дань уважения другим! В связи с чем автор позволит себе выразить робкую надежду, что эта книга о еврейской национальной кухне и еврейской традиции будет интересна не только евреям. Как ему самому интересны и важны книги не только по еврейской кулинарии, но и по национальным кухням всех других народов мира – как те, которые уже написаны, так и те, которые еще только предстоит написать. Интересны даже в том случае, если (в силу все тех же специфических еврейских традиций) некоторые рецепты из этих книг ему не очень подойдут.

Поверьте, настоящей дружбе такие пустяки не мешают…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.