Но… Что если бы мы обращались с животными, которых мы используем для еды, также, как мы обращаемся с нашими домашними питомцами?

Это другой вариант «Но что, если бы мы улучшили обращение с животными, которых мы используем для еды». Он признает, что мы не можем обращаться с животными «гуманно» до тех пор, пока существуют специализированные животноводческие хозяйства или даже маленькие фермы. И поэтому он задается следующим вопросом: если бы у нас была корова или пара цыплят, и мы выращивали бы их на наших подворьях, относились бы к ним также, как к нашим собакам, кошкам или другим животным-компаньонам, которых мы считаем членами наших семей, и безбоязненно бы их убивали, что плохого было бы в том, чтобы употреблять в пищу их или сделанные из них продукты?

Существует четыре ответа.

Во-первых, с практической точки зрения, скорее всего невозможно выращивать и убивать животных совсем без боли и страданий, которые неизбежны даже при самых идеальных обстоятельствах. Это снова возвращает нас к идее, что меньше страданий определенно лучше, чем больше, но, если мы считаем животных имеющими моральную ценность, мы должны быть способны оправдать любые боль и страдание, которые мы причиняем.

Во-вторых, с психологической точки зрения, это предложение является наиболее нереалистичным. Мы бы не стали есть животных, если бы мы думали о них так же, как мы думаем о наших собаках, кошках и других домашних животных-компаньонах.

Мы знали пару, которая решила, что они хотят продолжать есть продукты животного происхождения, но будут сами производить мясо, молоко и яйца на маленькой ферме, которой они владели. Они триумфально объявили, что смогут выращивать и убивать животных без причинения им страданий больших, чем страдали бы их собаки и кошки, которых они любили и чьи интересы всегда стремились защитить.

Мы были настроены скептически именно потому, что мы знали, что раз они относятся к коровам, свиньям и цыплятам так же, как относятся к своим собакам и кошкам, они не смогут есть этих животных так же, как не стали бы есть своих собак и кошек. И именно это и произошло.

Примерно через два года они забросили ферму и перестали есть все продукты животного происхождения. «Они стали семьей; мы просто не могли их съесть», как они выразились. Тем из нас, кто живет с домашними животными-компаньонами, мысль о том, чтобы их съесть, никогда не приходит в голову. Если бы мы стали относиться к животным, которых мы используем для еды, так же, как мы относимся к нашим домашним питомцам-компаньонам, мы бы тоже не стали их есть.

В этом все и дело. Если включается свет и мы видим, что мы все Майкл Вик, то нужно не быть Майклом Виком и перестать потреблять продукты животного происхождения. Решение не в том, чтобы обращаться с животными, которых мы собираемся съесть, так же, как мы обращаемся с собаками и кошками.

В-третьих, с философской точки зрения, этот вопрос предполагает, что, если бы мы могли использовать животных, не заставляя их страдать, безболезненное убийство нами животного само по себе не было бы чем-то, что принесло бы вред животному.

Это резко контрастирует с тем, как мы думаем о людях. Да, страдания — это плохо, но мы считаем смерть, даже безболезненную, очень плохим явлением. У нас, у людей, есть стремление продолжать жить. Смерть разрушает это стремление, которое отлично от стремления избежать страданий. Мы не хотим страдать; мы также не хотим умирать. Животные, как многие говорят, не хотят страдать, но им все равно умрут они или нет если акт убийства не связан с причинением страданий; страдание, а не убийство, — вот что беспокоит животное.

Эта идея, в разных формах, существует уже сотни лет. Моральная интуиция, которую мы все сейчас разделяем, что животные имеют моральное значение, но меньшее чем люди, и что мы можем использовать животных, когда в этом есть потребность в той мере, в которой мы можем минимизировать их страдания, это идея, возникшая в 19 веке. Она предполагала, что использовать животных при необходимости допустимо, потому что, в отличие от людей, они не обладают самосознанием и у них нет стремления к продолжению жизни; то есть, они не предпочитают, или не желают, или не хотят остаться в живых.

Эта идея, которая безусловно заставляет нас чувствовать себя комфортнее в связи с убийством животных ради еды, была безумной в 19 веке. Она остается безумной и сейчас.

Крайне странно говорить, что смерть не наносит вред любому чувствующему существу. Способность ощущать не является свойством, которое развилось, чтобы служить самоцелью. Напротив, это способность, которая позволяет существам распознавать ситуации, могущие причинить вред и угрожающие выживанию. Способность ощущать — это средство для достижения цели продолжающегося существования. Чувствующие существа, в силу их способности ощущать, стремятся оставаться в живых; это значит, что они предпочитают, хотят или желают оставаться в живых.

Говорить, что смерть не причиняет вреда чувствующему существу, значит отрицать, что у этого существа есть такое стремление, обеспечению которого и служит способность к ощущениям. Это будет аналогичным высказыванию, что у существа, имеющего глаза, нет потребности в том, чтобы продолжать видеть, или что ослепление не принесет ему вреда. Джайны Индии хорошо выразили это давным-давно: «Все существа любят жизнь, любят удовольствия, ненавидят боль, избегают уничтожения, любят жизнь, стремятся жить. Жизнь дорога для всех».[29]

Мнение о том, что животные не обладают самосознанием не основано ни на чем большем, кроме как на допущении, что единственный способ быть самосознательным означает иметь самосознание взрослого человека. Это, безусловно, один из способов быть самосознательным. Но не единственный. Как заметил биолог Дональд Гриффин (Donald Griffin), один из самых значимых когнитивных этологов двадцатого века, в своей книге «Животный Разум» (Animal Minds): если животные вообще что-нибудь осознают, «собственное тело животного и его собственные поступки должны попадать в круг его воспринимающего сознания». Тем не менее, мы отрицаем самосознание у животных, потому что утверждаем, что они не могут «обдумывать такие мысли, как «я тот, кто бежит, или поднимается по этому дереву, или гонится за этой бабочкой». Гриффин утверждает, что «когда животное сознательно воспринимает бег, лазание по дереву или погоню за бабочкой другого животного, оно также должно понимать, кто делает эти вещи. И если животное сознательно воспринимает свое собственное тело, трудно исключить, что оно похожим образом осознает, что это оно само бежит, взбирается на дерево или гонится за бабочкой». Он приходит к выводу, что «если животные способны к осознанию через восприятие, отрицать наличие у них определённого уровня самосознания было бы произвольным и неоправданным ограничением».[30]

Очевидно, что каждое чувствующее существо обязательно обладает самосознанием в том смысле, что обладать способностью к ощущениям означает быть такого рода существом, которое понимает, что осознает именно оно, а не какое-то другое существо. Когда чувствующее существо испытывает боль или стресс оно обязательно распознает, что это именно она или он, а не кто-то другой, испытывает боль или стресс. Есть кто-то, кто осознает боль и предпочитает не иметь такого опыта.

Даже если животные живут в некоем подобии «вечного настоящего», в чем мы сомневаемся, то это еще не значит, что они не обладают самосознанием, не стремятся продолжать жить или что смерть не наносит им вреда. Это просто означает, что у них другое самосознание. Животные по-прежнему имеют чувство самих себя в каждый конкретный момент времени. Они по-прежнему хотят попасть в следующий миг настоящего. Их чувство самосознания может отличаться от самосознания нормального взрослого человека, но было бы неправильным говорить, что они не обладают самосознанием или равнодушны к смерти.

Мы видим это там, где речь идет о людях. Если человек умственно неполноценен и не обладает самосознанием в той же степени, в которой само сознателен нормальный взрослый человек, мы не считаем, что такой человек не хочет жить или что смерть не является для нее или него вредом. Она или он могут обладать отличающимся от других самосознанием, но это все равно будет самосознание с моральной точки зрения достаточное, чтобы мы расценивали восприятие такого человека исключительно в качестве ресурса — а именно так мы относимся к животным, используемым для еды — как аморальное.

В общем, если существо является чувствующим — то есть, осознает через восприятие — тогда оно заинтересовано в продолжении жизни и смерть наносит ему вред. Обладать самосознанием совсем не обязательно означает обладать автобиографическим чувством своего «я», что мы ассоциируем с обычными взрослыми людьми. А чувство самосознания, подобное человеческому, совсем не обязательно предполагает наличие потребности в продолжении жизни.

В-четвертых, давайте вернемся к практической части вопроса. Даже если все, что мы сейчас сказали, является полностью неверным и было бы возможным животноводство, при котором с животными обращаются, как с собаками и кошками, они вообще не страдают и умирают от старости, реальность такова, что продукты, сделанные из таких животных, просто недоступны сейчас в мире, в котором мы живем. Так как это может повлиять на выбор вашего блюда сегодня вечером?

Ответ очевиден: никак.

Есть люди, которые, когда они узнают, что мы не употребляем молоко (или что угодно от любого, имевшего глаза или мать, обязательно расскажут нам историю о корове своих прабабушки и прадедушки, к которой относились как к члену семьи.

Хотя с точки зрения опыта мы не согласны с тем, что в условиях семейной фермы корова не испытывала страданий, мы не спорим с этим, но задаем вопрос, что случилось с телятами, родившимися в результате регулярных беременностей этой коровы, осуществляемых для того, чтобы она могла продолжать давать молоко. Причина, по которой мы задаем этот вопрос в том, что мы знаем ответ: мальчики проданы как телятина, также, как и некоторые девочки. Остальные девочки стали молочными коровами. Это понятным большинству людей образом подрывает аргумент об отсутствии страданий на семейных фермах.

Но всегда находится человек, который ответит на это: «Всем детенышам было позволено жить на ферме и их никогда не отправляли на бойню. Я вам говорю, эти коровы никогда не страдали». Опять же, есть много вещей, которые можно сказать в ответ на это дико фантастическое описание, но самым эффективным будет спросить: «Вы можете сейчас достать молоко, сделанное таким образом?»

Ответ всегда: «Нет».

Наша реакция всегда такова: «Даже если бы все это было правдой, какое отношение это имеет к вашему решению сейчас употреблять молоко?»

Ответом всегда является или признание того, что гипотетическая ситуация с точки зрения нашего реального морального поведения не имеет смысла, или реплика, выражающая раздражение — показатель того, что мы задали вопрос, на который невозможно ответить удовлетворительным образом.

Другое близкое к данной теме «Но», с которым мы сталкиваемся в этом вопросе — «Но… Что если бы я спас и приютил курицу и относился бы к ней, как к своей собаке или кошке. Было бы правильным есть ее яйца?» Оставляя в стороне тот факт, что подобная система не могла бы поставлять яйца большому количеству людей (только, если мы все приютим куриц), реальность состоит в том, что поскольку курицы специально были такими, чтобы мочь нести неестественное количество яиц, питательные вещества в их организмах истощаются, и курицы часто и обычно едят собственные яйца, когда они понимают, что не оплодотворены. И куры-несушки часто испытывают сильный стресс, когда забирают их яйца. Так что даже при самом лучшем сценарии, который, конечно, не может обеспечить поставку сколько-нибудь коммерчески значимого количества яиц, мы все равно забираем яйца, которые нужны курицам самим, и ставим их в ситуацию, в которой они испытывают стресс. И если мы не собираемся ухаживать за ними до того времени, пока они умрут от естественных причин, что может случиться через 10 и больше лет после завершения цикла производства яиц, мы в конце концов их убиваем.

Суть понятна: нельзя производить продукты животного происхождения — мясо ли, молочные продукты или яйца, — без страданий даже при самых благоприятных обстоятельствах, и смерти. Это просто не может быть сделано. И если у нас нет необходимости потреблять продукты животного происхождения, тогда мы не можем оправдать даже значительно сниженный уровень страдания и более «гуманную» смерть на несуществующей ферме Старика Макдональда — также, как мы все согласны с тем, что организация более «гуманных» собачьих боев не оправдывала бы поведение Майкла Вика.