Рая Полонская

Однажды

Тьфу ты, это же надо было заснуть в троллейбусе, хорошо, хоть остановку не проворонила.

Да и как я умудрилась — неведомо, в глаза бьет мартовский солнечный свет, у соседа по лавке попса жуткая из наушников ревет, причем терпкая, выдержанная лет десять в закромах, гордое имя ей — ностальжи, но мальчик ничего так, слушает, не морщится, кажется, и удовольствие получает.

За окнами снег сдает свои позиции, небо голубое, нежное, люди улыбаются, птицы орут: весна, весна! Конец марта же! Можно ходить, задрав голову вверх, нежить щеки первым солнечным теплом и хрустеть хрусткими корочками льда на лужах — ну чем не счастье? Троллейбус мой нынче скрипуч, как в детстве, — можно, совсем как тогда, открыть рот и тихонечко подпевать ему: «Ааааыыыааааыыыы», — чуть взвизгивая при поворотах. Но я не буду, все-таки уже большая, ближусь так потихоньку к середине третьего десятка и разве что ощущаю себя иногда старшеклассницей, да алкоголь без паспорта не хотят продавать. Но это же мелочи, дела житейские, им не под силу повернуть вдруг время вспять, оттого лучше вести себя хорошо, а то вдруг разозлю какую-нибудь почтенную даму, а она и скажет голосом с пластинки про Алису, мол, стоять на голове для девочки ваших лет в высшей степени неприлично!

Представляю себе это в красках и, тихонько смеясь, наконец выхожу из троллейбуса, попутно отмечая, что что-то вокруг не так. Казалось бы, вот она, гостиница, за спиной, вот парк справа, вот привычные заросли кустарника по краям тропинки… И только дойдя до дома, понимаю: еще недавно вместо той тропинки был огражденный бетонным забором котлован для дома, который пытаются строить года с 2001-го. И сразу как-то становится холодно, а во дворе в это время всегда тень, я ежусь, а сердце колотится где-то в районе желудка, распугав оттуда всех нежных бабочек, и разум советует бежать в дом, бежать в спасительное тепло квартиры, к кошке, к чаю свежезаваренному, в интернет, но не оборачиваться ни в коем разе, не искать глазами забор, иначе ведь стану, чем черт не шутит, соляным столбом или просто круглобоким снеговиком, погибающим под мартовским солнцем, и мысль эта так пронзительна, что я ей верю. Я припускаю к подъезду, на ходу доставая связку ключей, вычленяю из них круглую таблетку от домофона и, дойдя до двери, вижу, что все было зря: фигушки тебе, милочка, домофон. Коту масленица и та больше светит, чем мне воспользоваться ключом. Потому что дверь передо мной даже без кодового замка. И конечно, я цепляюсь за спасительную мысль — поменяли, скоро поставят, но почти не верю себе и еду в лифте на этаж выше, чем надо, с закрытыми глазами, чтобы больше не видеть, ничего не видеть: ни зеленых стен (были голубые), ни старых надписей «Колька — дурак» (закрасили в конце девяностых) — ничегошеньки не видеть. Я не могу домой.

Кровь шумит в ушах, ноги ватные, рукам не удержать сумки — на пролет выше я сажусь на ступеньки, пытаясь прийти в себя. Здравствуй, жопа, Новый год. Допрыгались. Допрыгались, довертелись, доигрались, молодцы. Мысли сами по себе, я сама по себе, я снова маленькая, мне страшно, мне хочется к маме, и даже — вот она спасительная мысль (от которой, впрочем, становится через секунду совсем жутко), что нынче мама-то ближе, чем была какие-то пару часов назад, потому что в тех спасительных часах она жила в другой стране, два часа лету, две встречи по нескольку дней в году, а тут ведь вполне может оказаться, что ближе к шести придет с работы и будет себе кашеварить на кухне, варить ароматные щи, поглядывая краем глаза в старенький телевизор… Хлопает дверь.

— Здравствуй, Рая…

— Здравствуйте! — улыбаюсь, сосед, намек на спасение, узнал же, может, и паника зря, может быть, все в порядке, а я замечталась на ходу и увидела то, чего нет?

— Что же ты, — говорит, — тут на лестнице сидишь? Ключи забыла?

— Ну да, — киваю я, чувствуя неладное…

— А чего ты так рано из школы пришла?

— Так ведь каникулы, — бормочу я, понимая, что иллюзий больше нет и быть не может.

— А-а-а, — тянет сосед и спускается вниз. Я жду, пока захлопнется дверь, и на ватных ногах спускаюсь к своей двери.

Три звонка. Позывные. Непривычное, моим голосом со стороны:

— Кто?

— Я…

Я открываю дверь и встречаюсь взглядом с девочкой, чья внешность неуловимо отличима от моей.

— Здравствуй, — растерянно говорю я дуэтом и от невозможности данной ситуации наконец теряю сознание.

Вечером, когда вся семья в сборе, я за ужином пытаюсь поведать маме свой совершенно нелепый сон.

— Представляешь, — рассказываю я, запихивая в себя теплый черный хлеб с маслом, с парой перышек зеленого лука, — мне приснилось, как будто я пришла домой, то есть я была дома и пришла, но как будто старше, и очень удивилась. Только так жалко, что нам не удалось пообщаться, вот было бы здорово, если бы у меня появилась близняшка. Правда?

Мама смеется и предлагает не говорить с набитым ртом.

— Ну ма-а-ам, ты бы хотела, чтобы у меня была еще одна сестра? Совсем такая же, как и я.

— Упаси боже, нам и тебя такой предостаточно, — отмахивается она, а я понимаю, если однажды, лет десять спустя, по пути домой я осознаю, что что-то стало вокруг не так, я не буду бояться, я приду, и мы сядем вдвоем пить чай и будем говорить до самого вечера, пока не придут родители. А там обязательно что-нибудь придумаем. Мы сумеем!

Чай «Дачное настроение»

Большой пузатый заварочный чайник с ситечком ополаскиваем кипятком, кладем заварку (любой черный ароматный чай) из расчета две чайные ложки на человека, плюс две про запас (вдруг кто придет). Добавляем по вкусу черносмородиновый лист, сушеную мяту, чабрец и заливаем кипятком.

На стол подавать с земляничным вареньем в розетках. Пить из разномастных советских чашечек (так вкусней).