Пережить лето

Пережить лето

— О чем ты думаешь? — спрашивает Ольга.

А как мне объяснить, что я сижу и думаю о том, что он пьет самый дурацкий из видов чая — ройбуш, который даже и не чай вовсе, а так, трава африканская, и как его произносить, решительно непонятно: ройбош? ройбос? А уж классический рецепт приготовления там и вовсе полное безумие: тридцать минут кипятить на медленном огне, нет, вы понимаете, тридцать минут кипятить чай, стоя у плиты! Ладно, ладно, можно и просто кипятком заварить, но тогда уж — не меньше десяти минут настаивать. Вот лично я, если оставлю чай на десять минут, то забуду о нем на полтора часа, — летом-то нормально, а зимой, когда хочется горячего? Хорошо, нашелся среди этих африканцев один и вовсе сумасшедший мужик — придумал засыпать свой ройбуш в машину-эспрессо: р-раз — и готово! Уж это даже я могу, да.

И с сортами там тоже полный бардак. Сама-то по себе эта трава, должно быть, абсолютно безвкусная, раз в нее так и норовят чего-то напихать — в основном сладкой дряни с запахом дешевой карамели. Все эти ройбуш-сливки, ройбуш-трюфель, ройбуш-ревень, ройбуш-земляника, ройбуш с яблоками и корицей — бррр, компоты недоделанные! Есть, правда, еще рой-буш-цитрон, с лимонником, — это хоть не противно, его-то он и пьет, не знаю только, тридцать минут варит или десять — настаивает. Ну да где уж там варить, на даче-то, а вот у себя в квартире, интересно, варит? Есть у меня дома ройбуш, я его даже готовлю себе иногда — эспрессо, естественно, — не ради антиоксидантов, плевать мне на антиоксиданты, а так, чтобы был смысл временами свежий покупать, чтобы — случись чудо, реши он вдруг остаться, остаться совсем, — а у меня дома ройбуш-цитрон, как раз такой, как он пьет…

Коты разговаривают друг с другом не запахами — у них, если честно, и обоняние-то не очень. Они… ну, это сложно объяснить, вы уж сами придумайте что-нибудь про биоэнергию, ладно?

Рыжий кот трется о ее ноги и читает записку: «Здесь был Черный». Рыжий не то чтобы возмущен: ну, дурочка добрая, это-то он уже давно знает, — но для порядка все же расписывается:

«Это моя хозяйка!»

«Ну и что? Делов-то — об ноги потерся!» — читает он в следующий раз, и «почерк» все тот же.

«И охота тебе к чужим лезть? Думаешь, полюбит?» — пренебрежительно бросает Рыжий.

«Мне на эти ваши глупости начхать, — отвечает Черный. — Я трусь, чтобы покормили!»

У Рыжего — всегда полная миска сухого корма, и со стола регулярно перепадает, так что он готов посочувствовать:

«А хозяева, что же, — есть не дают?!»

«А я бездомный, — отвечает Черный с какой-то непонятной гордостью. — Я дачный. Всюду суюсь — где-нибудь да перепадет. В выходные ем от пуза, а в будни разве что твоя приедет да еще пара человек — и то не каждый день».

«А я думал, тот высокий, который мою к тебе возит, — твой хозяин».

«Не-а. Он ничей хозяин. Да и не ест, кажется, никогда вообще».

«Ну ладно, трись. Только ты там не зарывайся — домой мы тебя все равно не возьмем!»

«Нужен мне этот ваш город! Здесь хорошо: мыши, птички, бабочки…»

«А зимой?»

«Ха! Зимой я в магазин жить прихожу. Они там знаешь как мышей боятся?»

Летом в городе ад. Кому-то, может, жара и нравится, а Алена умирает, все три месяца умирает. Дрожит воздух над мягким асфальтом, над крышами стоящих автомобилей, в автобусе — духовка, на работе кондишен немытым холодильником воняет, а выйдешь на улицу покурить — словно в печку головой сунешься. Дома еще хуже: вентилятор теплый вязкий ветер по комнате гоняет, мокрое махровое полотенце за полчаса высыхает, кресло теплое обнимает, пот по ногам течет — хоть на полу сиди, но и на полу жарко… Если бы не Мишка, совсем непонятно, как жить.

Откуда он взялся, Алена помнит смутно. Кажется, Славка их познакомил. Да, точно, Славкин он однокурсник бывший… кажется… Ну, Мишка и Мишка — сто лет она его знает, «винду» он ей пару раз перевешивал, а еще колонки после ремонта повесить помогал, раньше еще купаться ездили большой компанией, но там народ вообще был с бору по сосенке… А этот год она думала, вообще летом не выживет. Гипертония-то у нее с детства, но с каждым годом все хуже, а тут еще, как назло, во дворе стройка — пыль летит, грохот днем и ночью, а тополь, который раньше окно заслонял, еще весной спилили: старый, упасть мог.

А Мишка предложил — еще в конце мая: «Поехали на дачу!»

Она и не знала, что дача у него. Ну и что ж не поехать, если работает Алена по графику: сутки в аппаратной высидишь — и гуляй три дня?

На даче она всегда просыпается рано. Солнце заползает в маленькое оконце на южной стене второго этажа примерно в половине восьмого утра и — жалюзи не жалюзи — Алену будит. Она сладко потягивается, резко отбрасывает простыню и — уже обнаженная — потягивается еще раз, а после вскакивает, проскальзывает в широкий сарафан и выходит на затянутый плющом балкончик. Впрочем, ползучие лозы затеняют только правую его часть, а слева распахивается вид на покатые зеленые холмы, за которыми в дымке полувидятся, полуугадываются горы. Утренний воздух уже теплый, но все же не горячий, как в городе, и благоухает он свежей влагой, горьковатым духом листвы и травы, недаром Мишка поднимается на рассвете и — Алена как-то сама видела — бродит со шлангом между деревьями, щедро окатывая их струей воды. Розы еще не цвели — позже, позже, а пионы успели обтрепаться, да и было-то их — один кустик, но уже распустил бледно-зеленые, постепенно наливающиеся белым шары бульдонеж, выставило к небу белые свечки неизвестное растение с широкими листьями (ботаник вообще-то из Алены никакой), и лиловые колокольчики склоняют тяжелые головки в траве.

В первый час после ее пробуждения Мишки не видно, не слышно — то ли ложится подремать после полива, то ли какими-то своими делами занимается, закрывшись в комнате, — поэтому можно смело спускаться вниз, включать электрический чайник, чтобы вылить его потом в набранное из бака ведро холодной воды, уйти в дальний укромный уголок сада, раздеться и резко окатить разомлевшее со сна тело, чтоб упруго собралась пупырышками кожа, чтобы веселей побежала кровь по жилам, чтобы задохнуться, закашляться и вздохнуть наконец полной грудью. И высыхать на ветерке, подняв руки, вытянувшись — вся в солнечных пятнах, пробивающихся сквозь кроны яблонь. Да, а яблочки-то уже висят — зря говорили, что снег в начале мая всё побил, — маленькие, со сливу, твердые, зеленые — к июлю нальются соком…

И уже потом — за первой сигаретой и первой чашкой кофе — появится и Мишка, спросит:

— Завтракать будем?

И будет стоять на клетчатой скатерти творог в керамической плошке — хоть и магазинный, но хороший, крупнозернистый, — любимые Аленины сухие хлебцы и сыр, чтобы мазать на них, а ещё курага и изюм: не любят они ни сахара, ни варенья.

А после — весь день до вечера — хочешь, болтай, хочешь, читай, хочешь, музыку слушай: центр на дачу Мишка дешевый купил, но хороший, дивиди читает, практически домашний кинотеатр. И отдельный дивидюк есть — только маленький, экран с полкнижки.

— Мишк, а может, нормальный телик купим — фильмы будет удобнее смотреть? Я вложусь…

— Вложится она! Сам куплю, не разорюсь!

Мишка хороший: и поговорить всегда есть о чем, и вкусы у них совпадают, да и вообще уютно вместе — друг другу не навязываются, не мешают. А вот искры между ними нет, ну просто глухо всё. Который раз в одном доме ночуют, и хоть бы что. «Спокойной ночи!» — «Спокойной ночи!» Словно и не мужчина, а так, подружка, хотя, кажется, и высокий, и не урод… Ольга говорит: «Да он голубой, наверное!» Но нет, Алена с геями работала, неплохие, кстати, ребята попадались, все, кроме одного, но они другие. А Мишке, похоже, все поровну — и девочки, и мальчики. Ну, всяко бывает, хоть и жалко: жить бы им вдвоем, готовить друг другу завтраки, одну музыку слушать, одно кино смотреть и — никаких больше любовей, к черту, к черту, устала Алена, ведь если столько лет не везет, так и не повезет уже…

Ходит ничей черный кот, трется об Аленины ноги, а на Мишку глядит с удивленным уважением, но близко не подходит — и ведь не боится, нет, а так — сторонится…

Уезжают они уже после заката, когда схлынет поток машин на дорогах, наползут на пригорки сиреневые сумерки, затеребит ветви ночной ветерок. Хлещет в открытое окно машины вечерняя свежесть, мелькают красные фонарики передних автомобилей, Алена разглядывает людей на обочине: спешащих, беседующих, обнимающихся, занятых какими-то своими, непонятными мимоезжему взгляду делами. Торопиться некуда — завтра у нее еще целый день, чтобы голову помыть и на смену собраться. Завтра — жара, пыль, звуки стройки, рыжий кот, хоть и трижды Ольгой кормленный, глядит с укоризной, но о ноги мордой отирается тщательно — родной зверь, хороший, но если б каждый день в этом аду, сдохла бы уже, спасибо Мишке, спасибо, вот уже и август подкатывается, доживем до сентября, Рыжий, теперь уже точно доживем…

А Мишка ставит машину в гараж, с досадливым вздохом проводит пальцем по царапинке на левой дверце и идет в дальний угол, туда, где бережно прикрытые полиэтиленом висят два белоснежных крыла — теперь пару дней их можно не снимать. Из старой тумбочки он достает толстенький дневник в картонной обложке, на которой шариковой ручкой выведено: «Год 43-й», — садится за стол и принимается писать, временами щурясь на тусклую лампочку, а в китайской кружке с ситечком в это время настаивается у него ройбуш — десять минут, все по правилам, и как бы еще Алену приучить его пить вместо этого ужасного кофе — ведь не девочка уже, и давление…

Да, он паршивый ангел-хранитель, он мало что может, мало что умеет — вот любовь, к примеру, не умеет, и деньги или, там, славу — тоже. Но ведь помочь пережить лето — это уже кое-что, правда?

Ройбуш из кофейной машины

Ройбуш можно приготовить в кофейной машине для эспрессо точно таким же образом, как и кофе, из расчета содержимое трех пакетиков — на одну чашку.

Лучше всего для этого использовать высокосортный красный ройбуш. Любители сладких напитков могут взять ройбуш с соответствующим ароматизатором-подсластителем («земляника», «сливки», «ревень-крем», «трюфель» и др.). Чистый красный ройбуш-эспрессо имеет чуть сладковатый ореховый вкус.