<6>

<6>

Переписка доктора Пуфа О том, как едят в провинции и в Петербурге Замечательный случай исцеления посредством доктора Пуфа • Похвальные стихи оному же доктору • Предостережение против бесовского наваждения • Я блочное варенье • Вечерняя закуска для балов

1-е письмо к доктору Пуфу

Милостивый государь

Иван Иваныч![130]

По обыкновению всех людей, был я когда-то молод; жил в Петербурге, читывал книжки. Поселившись в деревню, не прекратил занятий моих литературою, но долгое время читал только «Конский лечебник», книгу, оставленную мне в наследство покойным моим родителем. Других книг не было, а выписывать через почту не находил я удобным, ибо при настоящем, известном Вам, милостивый государь, упадке нашей литературы легко мог выслать деньги за такую вещь, что и для обклейки комнат не годится, или, чего доброго, рассердишь книгопродавца каким-нибудь неприличным выражением и вовсе потеряешь деньги. Но в начале 1844 года весть о славе Вашей, милостивый государь, пронесшаяся из конца в конец обширного отечества нашего, достигла и до отдаленной деревеньки моей, где живу я. Не подумайте, милостивый государь, чтоб из пристрастия к глуши и безлюдью или — чего Боже сохрани! — из вражды к просвещению, но единственно потому, что покойный родитель мой, имевший огромный конский завод, оставил мне только средство лечить лошадей, а лошадей и деревни прокутил сам. Легки на ногу были — ускакали! Зачитался я проклятого «Лечебника» и начал уж воображать сам себя лошадью. Бросил книгу под стол. Бог с ней, думаю, и с литературой! Добро бы было кого лечить, а то вот сам чуть не наелся девясильного корня!.. Вот около того-то времени вдруг и прошли слухи об Ваших лекциях. Соблазнился я — подписался на «Литературную газету». С той поры только и делаю, что читаю Ваши лекции, ем по Вашим лекциям. Но о лекциях Ваших после, а теперь вот об чем речь.

Целый год Вы, милостивый государь, учите нас, провинциалов, есть здорово и дешево, и учите так, что поди Вы ко мне в повара за половину моего дохода, я бы Вас с руками и с ногами взял. Но вот что до сей поры Вы не сказали нам: как у вас в Петербурге едят? Умеют ли есть? Только ли и делают, что едят, вот хоть бы как у нас, или еда так, на придачу? Петербург для нас, провинциалов, город интересный; мы хотим все об нем знать, — с чего же нам и пример брать, как не с столичного города? Мы вот только и толкуем о том, что в Петербурге делается, и, нечего скромничать, знаем кое-что получше вас, столичных. Раз приезжает к нам ваш брат столичный, вот мы ему о том, о другом. «Что вы, — говорит, — да я ничего такого и не слыхал!..» Ха! ха! ха! Вот как наши-то! С удовольствием усмотрели мы из объявлений при «Литературной газете», что скоро должна выйти в свет книга под названием «Физиология Петербурга»[131], в которой обещают нас познакомить с тем, как в Петербурге живут и бедные и богатые, чем занимаются, как наживаются, как проматываются, как веселятся, что любят, чего не любят. «Хорошо! хорошо! — думаем мы. — Книга полезная: можно будет кое-чем и позаимствоваться нам, провинциалам». Да вдруг и приди мне в голову: «А как в Петербурге едят?» Неужели, милостивый государь, там не будет статьи о том, как едят в Петербурге, именно Вашей статьи, потому что кроме Вас во всем свете я не знаю человека, который мог бы написать такую статью?.. Да тогда куда же будет годиться «Физиология», на которую мы так надеемся?.. Нет, что вы там себе ни пишите, господа составители «Физиологии», а если вы не покажете нам, что и как в Петербурге есть и что пить, мы не узнаем Петербурга и ваша книга будет все равно что человек без желудка!.. Просите же, просите доктора Пуфа, чтоб он сжалился над вами и над вашей книгой!..

Итак, вот что побудило меня писать. Присоединяя, милостивый государь, и мою усерднейшую просьбу, прошу не оставить вашим уведомлением, и перехожу к Вашим лекциям. Но об них я не нахожу приличным говорить иначе как стихами.

Почтеннейший Иван Иваныч!

Великодушный доктор наш!

Всегда зачитываюсь за ночь

Статеек Ваших. Гений Ваш —

Благотворитель всей России!

Вы краше дня, Вы ярче звезд,

И перед Вами клонит выи

Весь Новоладожский уезд.

Действительно, Вы благодетель

Желудков наших — а от них

И гнев, и злость, и добродетель,

И множество страстей других.

У нас помещик был свирепый

Неукротимая душа!

Он раз в жену тарелкой с репой

Пустил — зачем не хороша!!!

Ко всем сварливо придирался,

Худел, страдальчески хандрил,

И в доме всяк его боялся

И ни единый не любил!

Его сердитый, злобный говор

На миг в семействе не смолкал,

Неоднократно битый повар

Свое искусство проклинал.

Вдруг… (но какой, скажите, кистью

Здесь подвиг Ваш изображу?

Поверьте, движим не корыстью,

Но благодарностью — пишу!

Хоть я учился у поэта,

Но не пошла наука впрок.)

Вдруг… получается «Газета»,

И в ней — Ваш кухонный урок.

Прочел небрежно гордый барин

(То было в пятницу, при нас)

И как на Пушкина Фиглярин

Напал[132], о доктор мой, на Вас.

Но не дремал и разум женский:

Прочла жена и — поняла.

И в сутки повар деревенский

Стал человеком из осла.

И что ж? (Я был всему свидетель,

Клянусь — не ложь мои слова!)

Нет, ты не знала, добродетель,

Полней и краше торжества!

И никогда с начала света

Порок сильнее не страдал:

Помещик наш из-за обеда

И краснощек и ясен встал.

В слугу не бросил чашкой кофе;

И — доктор мой! гордись! гордись!

Как из фонтана в Петергофе

Рекой из уст его лились

Слова не бранные… Уроки

Твои из грешной сей души

Изгнали жесткость и пороки!..

С тех пор, что ты ни напиши,

Родным, друзьям, жене читает,

Тебя отцом своим зовет,

Весь от блаженства тает, тает

И в умиленьи слезы льет.

С тех пор он стал и добр и весел,

Детей ласкал, жену любил.

Злой управитель нос повесил,

«Мужик судьбу благословил!»[133]

Вот пример, который лучше всех похвал и восклицаний показывает великое значение Ваших, милостивый государь, лекций. Засим мне более ничего не остается, как пожелать Вам от искреннего моего сердца всех благ жизни.

И да не говорит, не ходит —

Повержен в лютый паралич, —

Кто на тебя хулу возводит

И злонамеренную дичь.

Ты Пуф, но ты не пуф нахальный —

Досужий плод журнальных врак:

Ты человек — и достохвальный,

А не какой-нибудь дурак,

Кормилец сорока губерний,

Ты и умен, и терпелив.

Твоим врагам — венец из терний,

Тебе — из лавров и олив!

Трудись, трудись, не уставая!

Будь вечно счастлив, здрав и свеж,

И, есть Россию научая,

Сам на земле не даром ешь!..

С глубочайшим высокопочитанием и пр.

Такой-то.

Ответ доктора Пуфа г. Такому-то

Письмо Ваше, милостивый государь, тронуло меня до глубины моих внутренностей, как рюмка настоящего мараскина после обеда; ваш поэтический талант повеял на меня — как запах свежих трюфелей. Обещаю Вам, что при полном издании моих творений я непременно напечатаю Ваши стихи на первом листе в утешение моим почитателям и в устрашение моим врагам и завистникам.

Только вот что дурно: Вы добиваетесь, как меня зовут, и ваше предположение касательно того, что зовут меня Иваном Ивановичем, не без основания, хотя не имеет исторической определительности. Изволите видеть: на Руси, как довольно известно, у нашего брата немца имя переменяется; в молодости — Иван Иваныч, в средних летах — Карл Карлыч, в старости же Адам Адамыч. Вот во что Вы не вникнули. Впрочем, все это дело постороннее — я не Иван Иваныч, не Карл Карлыч, не Адам Адамыч, а просто я доктор Пуф, — это имя, милостивый государь, столь знаменито и столь полно, что ничего прибавлять к нему не предвижу надобности. Ваша же настойчивость в этом случае показывает лишь пытливость вашего гордого разума, за что уж достанется Вам когда-нибудь; тотчас Вас включат в число поэтов, так-таки прямо и скажут: «Наши знаменитые поэты: Вумков, Пушкин, Дичко, Державин, Вулгарин, А-у-ти-ти, князь Одоевский, Брумко, Гнедко, Такой-то предаются пытливости, новости стиха, напрысканного спиртом сатиры, не зная, что разочаровывающий опыт каждому из нас покажет, что все эти мимолетности относительно нас — попущенье для, того, что бы всесокрушающее время в предназначенную для их истребления годину… и проч. и проч…» Уф!., дайте дух перевести… Да еще, чего доброго, батюшка, чужого пугнут, зачем слушаетесь своего разума, а не разума чужого, который и есть-то разум первой руки, лучший, настоящей немецкой работы, нигде такого разума не найти; да в особенности есть господа, двух слов связно написать не умеют, да за то уж какие сердитые! Все нипочем! Гете побоку, Пушкин побоку, Байрон побоку, Гоголь, Лермонтов побоку, и так у них это все вольно «извольте, господа, мы и туда, и туда… и так это все славно… мы, говорят, и написать, и почитать… но мешает, говорят, что в голове немножко темно…»[134]. Вот, милостивый государь, к кому в лапки Вы можете попасться! Да разве Вы не знаете, что совершенная гибель для человека знать, как какая вещь называется? Вы, пожалуй, пойдете отыскивать, как называется журнал, в котором есть и просвещение, и образованность, и изложение наглядное, и здесь выясняют сущность всех наук, и все это — в общей цепи, связи и единстве, с разработкой и сближением самой сущности, по одному способу и чертежу, есть и воспитание по системе госпожи Простаковой, и философия по методе Акулины Тимофеевны[135] и история в духе Митрофанушки, и стихотворения к севрюжьей тешке, к дегтю, к зипуну и к другим возвышенным предметам, — и все самым чистым семинарским и подьяческим языком, с примесью чухломского — для большей соли.

Все это я пишу Вам, милостивый государь, в предостережение, чтобы Вам в беду не попасться; я и сам сердитых господ и сказать нельзя, как побаиваюсь; так разом о тебе листов двадцать напишут — да как примутся отчитывать, до половины периода не дойдешь, чахотку схватишь; да еще страхов каких напускают, пригласят моего кучера Феклистыча в сотрудники, и если я в чем с ним не полажу (а он же у меня пьянчуга и буян такой), так скажут, что во мне нет народности, — вот тебе и нахлобучка. «Да как! помилуйте, я — и то, и се, и русскую грамоту знаю, и подовые пироги ем, да еще прищелкиваю, и на масленице блинами объедаюсь», — а они в ответ: «Нет! высоко не залетай своим суемудрием, а послушай, что Феклистыч-то толкует: вот где философия-то!» Ну, поди ты с ними!

Что касается до приглашения Вашего описать, что в Петербурге есть и что пить, — то я этим могу Вам угодить. Есть у меня благоприятель, который доставил мне свой дневник под названием искатель блинов и приключений, что я и не замедлю сообщить почтеннейшей публике.

С истинным почтением и проч.

Доктор Пуф.

2-е письмо к доктору Пуфу

Вследствие воззвания Вашего относительно русских кушаньев честь имею Вам сообщить секрет моей прабабушки, с давних лет сохраняющийся в нашем семействе. Должно Вам сказать, что наш дом славится яблочным вареньем — истинно нигде Вы такого не найдете; известно Вам также, я думаю, что хорошее яблочное варенье очень редко, что обыкновенно яблоки стараются сдобрить разными специями, корицей, гвоздикой, или они делаются совсем безвкусными. Все это потому, что не знают настоящего секрета; вот он:

Облупите и нарежьте ломтиками яблоко в, немного кислых, что называется, с легким квасом, и затем процедите сквозь сито малиновое варенье пополам с вишневым или возьмите малинового и вишневого ягодника по равной части и в этой смеси варите смело яблоки, не прибавляя ни воды, ни сахара. Это можно делать и зимою.

Там, где варят летом много варений, хорошо варить яблоки в пенках, собираемых с варенья.

Честь имею быть и проч.

Новгородец.

3-е письмо к доктору Пуфу

Известна Ли Вам, милостивый государь, между старинными русскими блюдами вечерняя зимняя закуска, которая и теперь заняла бы не последнее место между морожеными и питьями, которые подают на вечерах. Она очень проста: возьмите хороших свежих сливок и положите в них клубничного, земляничного или малинового варенья так, чтоб на чайную чашку сливок приходилась столовая ложка варенья; смешайте хорошенько и выставьте на мороз (можно также завертывать в мороженице), вот и все; раскладывайте в рюмки — увидите, что за вкус.

С совершенным почтением и проч.

Московский гастроном.